От графов Ходкевичей Шклов перешел по наследству к князьям Чарторыжским или Чарторыйским (по-белорусски), а от них, при присоединении Беларуси к России, поступил в число государственных имуществ. Из статьи Брикнера «Путешествие Императрицы Екатерины II в Могилев в 1780 году» видно, что Императрица купила Шклов у князя Адама Чарторыйского, за 450 тысяч рублей.

В 1773 году Шклов был назначен уездным городом Могилевской провинции и подарен сначала князю Потемкину, а потом в 1778 году генерал-майору (впоследствии генерал-лейтенанту) Семену Гавриловичу Зоричу. За год до этого, при новом распределении уездов в губернии, Шклов не показан уже в числе уездных городов и в 1818 году по ведомости об этапах назван местечком. В 1812 году его временно заняли французы.

Шклов был некогда весьма важным торговым пунктом во всем западном крае; но, после проведения шоссе и упразднения Петербургского тракта, значение Шклова, как сосредоточия торговли, понизилось и впоследствии совсем упало. Шклов был соперником г. Бердичева по количеству еврейского населения. Особенно цветущее состояние Шклов принял в последней четверти ХVIII века, когда владельцем его был знаменитый Зорич, и к первой половине настоящего столетия. Зорич содержал за свой учет училище для детей белорусских дворян (кадетский корпус), в котором обучалось до 300 воспитанников. На устройство этого заведения было потрачено 77858 тыс. рублей, а на ежегодное содержание его – 43670 тыс. рублей. В 1797 году, когда средства Зорича пришли в упадок, училище было принято в казенное ведомство и названо Шкловским училищем, но главная над ним дирекция предоставлена Зоричу. Вскоре, по смерти Зорича, Шкловское училище переведено было в Гродно, оттуда в Смоленск и наконец в Москву, и получило название первого кадетского корпуса (в 1884 году 1-я военная гимназия).

Добрынин в своих записках (изд-е 2-е, с. 214 и 215) рассказывает, что как только стало известно о переводе корпуса в Гродно, Шклов наводнили родители и сродники воспитанников из разных губерний.

В день выхода кадетов все собрались в церкви, где ученый протоирей Старинкевич, взошедши на кафедру, сказал приличное случаю слово и, между прочим, возгласил: «Возстани, Зорич! Воззри на виноград, тобою насажденный! Ты, в жизни своей, говаривал, что не имеешь кому оставить детей своих! Се, монарх приемлет их под свой покров и вверяет их руководству избранного им мужа – указывая на генерал-майора Кетлера». Тут родители, родственники, друзья схватили юных за головы и все до единой души мужчины, женщины, малолетние, молодые зарыдали в голос. После выхода кадетов церемониальным маршем с музыкой и барабанным боем, «во весь остаток дня и целую летнюю ночь слышан только был непрерывный гром экипажей, по большой дороге в оба пути, подобно как в столичном городе, по улицам, через шесть верст от Шклова до дер. Каменки, где остановился корпус на квартирах. Через все время и расстояние, имя Зорича переносилось громогласно от одного к другому, сопровождаемое выражением нежных чувствований и благодарности». У Без-Корниловича (стр. 209) видно, что еще при жизни Зорича корпус сгорел в мае 1799 года, а перевели его в Гродно в следующем году.

О жизни Зорича в Шклове упоминают многие авторы сочинений, касающихся Могилевской губернии и все они находят ее поистине барской и роскошной.

Интересен рассказ престарелого майора Щегловского (он вместе с Зоричем был в плену у Турок, а в сороковых годах жил в Петербурге имея от роду более 100 лет) о том, как Зорич из майоров вышел в генералы. По словам Щегловского, храбрый майор Зорич был окружен турками и мужественно защищался, но когда, наконец, видел необходимость сдаться, то закричал: «Я капитан-паша!». Это слово спасло его жизнь. Капитан-паша у турок значил тогда полный генерал, но его отвезли к султану в Константинополь. Его важный вид, осанка, рассказы, все побуждало султана отметить его и даже предложить ему перейти в турецкую службу, впрочем, с условием перемены веры. Но ни угрозы, ни пышные обещания не могли поколебать Зорича. И когда политические обстоятельства переменились, султан, желая склонить Императрицу к миру, согласился на размен пленных и в письме своем поздравлял Императрицу, что она имеет такого храброго генерала, как Зорич, который отверг все его предложения. Государыня велела справиться, и по справкам оказалось, что никакого генерала Зорича не было взято в плен, а был взят майор Зорич. Возвращенный в Петербург, Зорич был представлен Императрице. – Вы майор Зорич? – спросила Екатерина? – Я – отвечал Зорич. – С чего же, продолжала Императрица, вы назвались русским капитан-пашею, ведь это полный генерал? – Виноват, ваше величество, для спасения жизни своей, и чтобы еще иметь счастье служить вашему величеству. – Будьте же вы генералом, продолжала Императрица, турецкий султан хвалил вас, и я не сниму с вас чина, который вы себе дали и заслужили. И майор был сделан генералом. Потом он около года был фаворитом Екатерины и в июне 1778 года выбыл из Петербурга в Шклов.

Энгельгардт говорил: «Ни одного не было барина в России, который бы так жил, как Зорич. Шклов был наполнен живущими людьми всякого рода, звания и наций; многие были родственники и прежние сослуживцы Зорича, когда он служил майором в гусарском полку, и жили на его полном иждивении; затем отставные штаб и обер-офицеры, не имеющие приюта, игроки, авантюристы всякого рода, иностранцы: французы, итальянцы, немцы, сербы, греки, молдаване, турки; словом всякий сброд и побродяги. Всех он ласково принимал, столь был для всех открытым; для веселья съезжалось даже из Петербурга, Москвы и разных губерний лучшее дворянство к 1 сентября, дню его именин, на ярмарки два раза в год, и тогда праздновали недели по две и более; в один раз было три рода благородных спектаклей, между прочим французские оперы играли княгиня Екатерина Александровна Долгорукая, генерал-поручица графиня Мелина и прочие соответствующие сим другим особам дамы и кавалеры; по-русски трагедии и комедии – князь Прокофий Васильевич Мещерский с женой и прочие; балет танцевал Д. И. Хорват с кадетами и другими; польская труппа была у него собственная. Тут бывали балы, маскарады, карусели, фейерверки; иногда его кадеты делали военные эволюции, предпринимали катанья в шлюпках на воде.

Рассказывали даже, что тут устраивались летом поездки в санях по рассыпаной по дороге соли. Но чем особенно славился Зорич, так это своим хором цыган, пение и пляски которых во времена Екатерины стали входить в большую моду. Цыган этих вывез из Петербурга, граф Н. А. Зубов, отправляясь в польскую кампанию, и оставил в Шклове у Зорича. Этот хор был родоначальником всех цыганских хоров; правил им Иван Трофимович Соколов. Хор этот забавлял вельмож времен Екатерины II и услаждал досуг светлейшего князя Тавриды. В этом хоре образовалась своя знаменитая цыганская Каталани (итальянская певица) – «Стеша», которую в 1817 году нарочно ездили слушать в Москву из всех концов России.

Словом, нет забав, которыми бы к себе хозяин не приманивал гостей и многие за счет его наживались. Хотя его доходы были и велики, но такова рода жизнь ввела его в неоплатные долги.

Затем Энгельгардт, между прочим, добавлял, что в Шклове было множество бродяг, так, что если случалась нужда отыскивать какого-нибудь сорванца, то Государыня (Екатерина) приказывала посмотреть нет ли его в Шклове, и иногда точно его там находили. Из числа иностранцев, долго гостивших у Зорича, обратили на себя особенное внимание известные искатели приключений графы Зановичи (два брата), занимавшиеся подделкой фальшивых ассигнаций. Они были пойманы в этом – при чем у одного из братьев найдено 700000  тысяч фальшивых ассигнаций, все сторублевых, – осуждены и заключены в крепость «Балтийский порт». (Записки Энгельгардта с. 34 и 35).

В статье Брикнера «Путешествие Императрицы Екатерины II в Могилев в 1780 году» о тогдашнем владельце Шклова, между прочим, было написано: Зорич оставил Петербург в 1778 году и переселился в Шклов, где около него образовался целый двор прихлебателей. Пожива около доброго, радушного, веселого и беспечного богача была не затруднительна. Кроме капиталов и драгоценностей, у Зорича в одной Могилевской губернии было 14000 душ. Он жил настоящим магнатом, в пышных раззолоченных залах, давая почти ежедневно обеды на сто приборов, с пушечной пальбой, своей собственной музыкой, иллюминациями и маскарадами. Кроме всевозможных увеселений, у него происходила страшная картежная игра.

Г. И. Добрынин, говоря о жизни Зорича, заканчивает свое повествование следующими словами: «Мир твоему праху, благодетель бедных и сирот, Зорич! Мир твоему праху! а в симбол (символ) колода карт, от которых Шклов и поныне еще не выплатился».

К тому, что сказано в Историческом очерке Могилевской губернии (с. 115 и 116) о приеме Зорича в Шклове Императрицы Екатерины и Императоре Иосифе в 1780 году, не лишнем будет добавить следующие подробности.

По пути в Могилев на 23 мая был назначен ночлег Императрицы в Шклове, и вечером Императрица прибыла в раззолоченной карете. Впереди ее скакали по два в ряд, на богато убранных лошадях, знатные дворяне, за ними почтмейстер с двенадцатью почтальонами в красных кафтанах, за ними пикинеры Зорича в великолепном убранстве. Поезд замыкали кирасиры и длинная вереница придворных карет, запряженных шестериком. Зорич, встретив Императрицу у триумфальных ворот, обогнал поезд государыни и приветствовал ее у лестницы своего роскошного замка, на отделку которого к этому времени было употреблено 4000 червонных.

Вечером того же дня Императрица «изволила», как сказано в дневной записке, «забавляться в карты и смотреть немецкую комическую оперу, представленную на домашнем театре шкловского помещика, после коей начался бал и потом дан был для свиты государыни великолепный ужин. Дом помещичий и все местечко были иллюминованы.

На обратном пути из Могилева Екатерина и Иосиф со своей свитой прибыли в Шклов 30 мая. Императрица 31 числа писала из Шклова великому князю Павлу Петровичу и супруге Марии Федоровне: «Вчера мы приехали сюда с графом Фалькенштейном, сидя рядом в одной карете. Это вторичное посещение Шклова опишем словами Добрынина. «Зорич готов уже был давно принять венценосных гостей торжественно». Облагодетельствованный и получивший все, что имеет, от щедрой Императрицы, не щадил он ничего. Обед, ужин, маскарад, театр, фейерверк, кадетский корпус, основанный и содержанный его иждивением, многочисленный съезд во всем Шклове дворянства, словом: все было у хозяина одушевлено. Государыня имела у него ночлег; а граф Чернышев не участвовал в зрелищах. Он тотчас выехал вперед в город Копысь, к чему должность хозяина губернии была для него предлогом; в самом же деле ссора с Потемкиным мешала его удовольствиям».

В дневной записке, составленной Безбородко, упоминается о триумфальных воротах, о пантомиме, представленной на театре Зорича и пр. Для простого народа поставлены были качели и другие забавы и, сверх того, бык, хлебы и разное питье. Недаром Безбородко в письме к Воронцову из Лядов, от 1 июня, добавил: «О великолепии шкловском впредь на словах расскажу».

На другой день 31 мая, «по выслушании службы Божией, для дня воскресного. В Девичьем монастыре, путешественники отправились дальше, в Смоленск. В письме к Марии Терезии из Смоленска, от 3 июня, Иосиф писал, между прочим: «Вы можете легко представить себе каков наш караван, состоящий из 120 различных экипажей, составляющих свиту».

Во время процветания Шклова ежегодный оборот его торговли простирался на сумму более 50 миллионов рублей. По родам торговля разделялась: А) На хлебную и сольную, процветавшую с 1815 по 1825 годы, когда шкловские хлебопромышленники скупали в южных губерниях рожь, пшеницу, овес и разного сорта крупу, приблизительно, на 5 миллионов и соль на 1 миллион и на берлинах, только что тогда вошедших в употребление, доставляли по Днепру в Шклов (в навигацию приходило в местечко берлин с хлебом и солью более 1000). Сюда из окрестных губерний съезжались торговцы и промышленники для покупки этого товара, который уже сухим путем шел в Смоленскую, Витебскую, Минскую губернию и г. Ригу.

На пристани, имевший тогда 150 больших двух и трехэтажных амбаров, ежедневно работала 500 человек чернорабочих и 200 подвод, транспортировавшихся хлеб; но год от году хлебная и соляная торговля Шклова, по мере того как раскидывалась по России сеть железных дорог, постепенно падала и уже с 1860 года, с южных губерний привозится хлеба лишь на 328 тысяч и соли на 40 тысяч руб., а амбаров имеется 25, и то на половину развалившихся и пустых. Б) На чайную, процветавшую с 1836 по 1857 год, когда из Пруссии привозилось в еврейских фургонах, без оплаты пошлиной, чая. Приблизительно, на 4 миллиона рублей. Привозной чай смешивался на месте с травой скрипнем, собиравшеюся в окрестностях Шклова, и сбывался на месте же торговцам, приезжавшим со всех концов России, не исключая купцов петербургских и московских, которые большею частью не покупали чай на деньги, а обменивали на доставляемые красные и колониальные товары. По окончании севастопольской войны и понижении пошлины на чай. А главное вследствии энергического преследования контрабандистов со стороны местных властей, контрабандная чайная торговля окончательно прекратилась. В самый разгар ее в Шклове имели свои склады не только местные купцы, но и купцы из Ковно, Гродно, Вильни и царства польского. В) На торговлю красными и пушными товарами, которая, в свою очередь, подразделялась на заграничную торговлю преимущественно контрабандную, и московскую. Торговля заграничными товарами: шелковыми и шерстяными изделиями, холстами и сукнами, пушными товарами и прочим достигла цветущего состояния после 1812 года; тогда шкловские купцы два раза в году ездили на Лейпцигские ярмарки, где покупали товара (в том числе часов и иголок), приблизительно, на 25 миллионов рублей; товар этот доставлялся в еврейских бухтах, на 1/3 без оплаты пошлиной, и продавался преимущественно на месте как торговцам, так и съезжавшимися помещикам из окрестных губерний и царства польского; эта торговля постепенно падала и в 1857 году совершенно прекратилась. Торговля московскими товарами (красными товарами, сукнами и пушным товаром в сырце) была в цветущем состоянии в первые годы по присоединении Беларуси к России и достигала 20 миллионов рублей. Пушные товары, по выделке на месте шкловскими скорняками и красильщиками, известными в свое время в России, продавались, как и прочий московский товар, на месте съезжавшимися торговцами и развозились на ярмарки: Роменскую, Полтавскую, Нижегородскую, Кролевецкую, Нежинскую и другие. Но по мере постройки железных дорог торговля московскими товарами стала падать и с 1860 года ее не стало в Шклове. Г) На торговлю железными косами, процветавшую до 1860 года, когда ежегодно в мае привозилось из Австрии кос на 100 тысяч рублей, которые исключительно распродавались на месте съезжавшимися отовсюду торговцам; впоследствии и эта торговля упала, так, что ныне привозится кос, приблизительно, не более как на 35 тысяч рублей: и д) На рыбную, процветавшую также до 1860 года, когда одних сельдей, расходовавшихся преимущественно на месте, доставлялось из Риги на 50 тысяч рублей, да не менее, как на эту сумму, разных других сортов рыбы. Хотя после 1860 года рыбная торговля и ослабела, но все-таки и теперь обороты с рыбным товаром достигают до 80 тысяч рублей. Рыба, как и прежде, исключительно расходится через продажу на месте.

Удобному сбыту товаров, составлявших предмет торговли, способствовали существующие и по ныне две ярмарки: на второй неделе великого поста («Сборница») и на 9 неделе после Пасхи («Девятник»), на которые съезжалось громадное количество крупных и мелких торговцев. Из Москвы торговцами доставлялись красные товары, из Москвы и Курска полушубки, из Орловской и Киевской губернии хрустальная и фаянсовая посуда и приводилось из внутренних и южных губерний до 4 тысяч голов лошадей, начиная от заводской до рабочей, так, что оборот каждой ярмарки достигал 185 тысяч рублей. Но уже в конце 50-х годов ярмарки начали терять значение и оборот стал меньше, а после 1860 года, вследствие проведения железных дорог и бывших в Шклове значительных пожаров, ярмарки окончательно упали и в настоящее время оборот каждой ярмарки достигает лишь 25 тысяч рублей. Лошадей приводится теперь до 1000 тысячи голов и то более простых пород. Во время удовлетворительного состояния хлебной торговли, т.е. до 1860 года, шкловские промышленники скупали на месте смолу, деготь, известь, камень булыжный, брусья, гонть, дорь и доски и на берлинах, доставлявших хлеб, отправляли в Киев на сумму до 320 тысяч рублей; а равно, скупая у местных жителей пеньку, доставляли ее по обработке в Ригу, делая оборот приблизительно, на 70 тысяч рублей. Но после 1860 года первый род отпускной торговли прекратился, а второй уменьшился.

Жителей в местечке с предместьями в 1880 году числилось 6060 душ мужского и 6333 женского пола; в том числе православных обоих полов 1268 душ, католиков 33 души и евреев 11092 души.

Домов каменных 11, деревянных 861 (из них принадлежащих христианам 312 и евреям 550); лавок каменных 154, деревянных 49. Церквей православных каменных 2 и деревянных 3; православная каменная каплица; каменный римско-католический костел; 2 еврейских синагоги, из которых одна каменная, и 17 молитвенных школ, из них 5 каменных.

В местечке находились: становая квартира пристава 1 стана, камера мирового судьи 4 участка Могилевского округа, еврейское казенное училище 1 разряда, народное училище, волостное правление, почтовая контора, мещанский староста, еврейский раввин.

Имелись две вольные аптеки, еврейская больница на 14 кроватей, существующая с 1880 года за счет добровольных пожертвований (ее содержание в год обходилось 1500 рублей), и благотворительное сиротское заведение, учрежденное в 1880 году, в котором содержится 50 еврейских мальчиков – круглых сирот от 3-х до 13-летнего возраста, где они обучаются еврейскому закону и ремеслам (на содержание заведения благотворителями ежегодно расходуется 1500 рублей). Пристань на р. Днепр.

Семь ткацких заведений, в которых из шерстяных и бумажных ниток, приобретаемых в Москве, изготавливался фланель, корт, еврейские ризы «арбеканфесы» (шитье серебром по бархату) для богомоленья, ширпинка и вязаные платки и шарфы; изделия эти частью сбываются на месте, а преимущественно вывозятся на ярмарки: Хославичскую, Любавичскую и др. две принадлежащие владельцу крупчатые мельницы.